Автор Алла Котляр Редактор отдела социум ZN.UA

«У меня депрессия», — делится со мной подруга по телефону. Она из тех, кто никогда не опускает руки перед вызовами. И поэтому такое ее настроение тревожит. «С одной стороны, физическое и морально-психологическое истощение тех, кто на фронте с начала большой войны и дольше, — продолжает она. — И к этому еще социальная несправедливость и отсутствие должной защиты, медпомощи и реабилитации, с которыми они сталкиваются получая ранение, особенно если попадают в так называемые резервные батальоны. С другой — коррупция и пофигизм тех, кто наделен хоть какой-то властью и в своих жадности и вампиризме не останавливается даже сейчас, во время войны. К тому же замалчивание важных тем и проблем, требующих немедленного решения. С третьей — я не могу осуждать матерей, которые готовы сделать что угодно, чтобы их сыновья не попали на фронт. И я не чувствую отвращения к тем, кто на фоне всего происходящего боится и не хочет попасть в армию.

И как при всем этом остановить это нашествие? Как на втором году большой войны не оказаться в том самом месте, с которого все начиналось? Или в еще худшем?»

О резервных ротах и батальонах, ВЛК, работе некоторых ТЦК и СП, иногда присылающих пополнение, треть которого дальше резервной роты не поедет; о приказе №402, демотивации и о том, что со всем этим делать, ZN.UA беседовало с Еленой Худяковой (позывной «Маугли»), которая на войне уже девять лет, с самого начала.

ВАС ЗАИНТЕРЕСУЕТ Временно непригодные, или крепостные XXI века

В мирной жизни Елена — фотокорреспондент агентства «Укринформ». В военной — волонтер, разведчик, боевой медик, которая прошла путь от добровольца, нелегала на фронте до мобилизованной, а после травмы стала одной из тех, кто попал в резервный батальон и на собственном опыте ощутил все «прелести» системы унижения. Но она не сломалась.

— Прочитала пост Алины Сарнацкой. Военный, боевой медик, автор и ведущая подкаста «Добровольцы» пишет: «Я понимаю, что у меня нет шансов выжить и остаться в здравом уме до конца войны». «У меня нет будущего. Потому что никто не демобилизует. И до будущего я чисто статистически не доживу».

Потом увидела «крик криков» волонтера, учредителя БФ «Корпорация монстров» Екатерины Ножевниковой, где она призывает к протестам против тотальной коррупции, расцветающей во время войны. Знаю, что вы тоже прочитали эти посты. Елена, что вы чувствуете по этому поводу?

— Эмпатию чувствую. К тем, кто встал на путь воина в 2022 году и делает то, что по совести, борясь с волнами опустошения и уныния; к тем, кто годами выкладывается на добрые дела, иногда уже за гранью истощения. Мне бы хотелось пошутить: «Держись, малышка! Мои девять лет позади, твои — впереди. Но в последнее время сложно с чувством юмора. Да и непонятно, сколько еще впереди моих. Как говорят в ВСУ — помните, нам воевать еще всю жизнь.

— Вы говорите, что резервные батальоны — это система унижения. И легче быть на передке в любом качестве, чем там.

— Я видела людей, которых вполне устраивает жить в таких учреждениях. Люди везде разные, их мотивация тоже. Для кого-то возможность находиться в тылу — это цель. Они на каждом новом месте что-то сделают, чтобы их туда вернули. Так что говорю за себя и цитирую своих побратимов, а именно Олега, о котором писала на своей странице в Фейсбуке: «Для меня, добровольца, это хуже всего». Потому что незаурядную роль играют обстоятельства.

— Знаю, что говорите это опираясь на свой опыт. Как вы попали в резервный батальон и что там увидели?

— Что должны ощущать достойные бойцы, которые годами рисковали жизнью, теряли здоровье, а потом их, раненных и, травмированных, без предупреждения, согласия, возможности перевестись во время лечения просто выбрасывают из части, из подразделения, с которым они плечо к плечу прошли множество испытаний, иногда еще и разделяют при этом родственников и супругов?

Что должны чувствовать мотивированные бойцы, которые прошли селекцию в ССО и вместо беретов в день, когда должны были ехать на обучение за рубеж, получили сообщение, что их выбрасывают не просто из центра, а из рода войск, где они прослужили почти год? «Потому что кто-то спьяну перепутал списки», — прямая речь одного из заместителей командира части. Еще были замечательные фразы вроде: «Вы — мобики, с вами можно как угодно».

Это демонстрация заявленного уровня к реальному. Способность действовать в сложных обстоятельствах и решать проблемы — вопрос уровня. А в этом случае еще было и вопросом чести и достоинства. Об институте репутации я даже не упоминаю.

Дальше эти бойцы услышат в резервном батальоне: «Настоящий приказ — волчий билет, вас никто никуда не вернет». Потом они окажутся в разных подразделениях штурмовой пехоты — и кому как повезет. Кто-то погибнет почти сразу, кто-то сможет реализоваться, кто-то будет лишен возможности эффективно работать из-за предвзятого отношения — «нормальные в резбаты не попадают».

Это все, что я в этот момент могу сказать публично. Помните «Хижину дяди Тома»? Как в ночь перед аукционом не спят, обнимаются и прощаются? Это мы увидели в резбате. Когда за полгода наконец встретились с названной сестрой, целовали друг друга в лицо и руки так, что прохожие оглядывались. Можно было бы подумать, что сентиментальные девчата, если бы 50-летний артиллерист со слезами на глазах не говорил мне: «Дочка, как они не понимают, это же мой расчет, мы — как семья». Их подразделение расформировали и разбросали людей по разным частям. Кстати, представителей бригад, которые забирали оттуда, называли «покупатели». И некоторые из них могли позволить себе сказать нам в лицо: «А, сэсэошники… Вы у нас долго не протянете, вы же копать не любите».

Я видела и тяжелобольных людей, дезориентированных, убитых морально. Мы устраивали кипеш, ссорились с руководством, требовали достойного отношения. Те, кто сейчас в том учреждении, говорят, что мы таки добились некоторых изменений.

ВАС ЗАИНТЕРЕСУЕТ Путь ветерана: от ранения до возвращения домой

Болезненных подробростей слишком много. Не хочу срываться в сплошные эмоции. Так просто не должно быть. Этим явлениям не место в армии, которая сейчас вышла на такой уровень, что многому из тактики мы можем обучать подразделения НАТО. Допустимость таких ситуаций, за которые никто не несет ответственности, не повышает эффективность на поле боя. Мы, как и раньше, достигаем некоторых успехов вопреки, а не благодаря. Поэтому реформы назрели.

— Где вы сейчас? С какими проблемами сталкиваетесь? И удается ли их разруливать?

— Я и четырнадцать моих побратимов попали в одну из бригад штурмовой пехоты, которая участвует в наступлении на юге. Меня оставили на тыловой базе, потому что ждали, что вернут в прежнее подразделение, тем более я еще не могла бегать в амуниции. Позже выяснилось, что перевод невозможен. Тем временем я увидела, что здесь тоже много работы и делать ее должен тот, кому не пофиг на людей. Так что моим оружием стали внимательность и неравнодушие. Ну и вопрос везения: оба врача — сначала Наталка, а потом Володя, с которыми мы прикомандированы сюда, — оказались людьми совести и чести. Безмерно человечными, с которыми мы на одной волне, когда речь идет о том, что кто-то в беде и нуждается в помощи.

Обязанности здесь (кроме кучи журналов) — это дежурство в медпункте: прием, направление на обследование и лечение, ВЛК, МСЭК, оказание помощи на месте. Хоть это будет больной, раненый, травмированный, проблемный. Основная часть людей здесь — это ограничено пригодные. Кому-то находят новую должность; кого-то переводят; кто-то так и живет без заданий и возможности уволиться.

Еще здесь переделывают «работу» некоторых ТЦК и СП, иногда присылающих пополнение, треть которого дальше резервной роты не поедет. Случаются люди с очевидными проблемами, зато где-то закрыли план и чьи-то любимые сыночки остались возле маминой сиськи. Возможно, когда-то напишу, как возили и забирали из психиатрии, получали на бойца заместительную терапию или приводили в сознание неплохого дядю, который иногда запивает. Как укутывали в термоодеяло, и новенькая девушка грела раствор под свитером и училась «ставить вену», а он стыдливо отворачивался к стене и повторял: «Спасибо».

После работы на передовой и в стабпунктах теперь шучу, что у меня полный цикл опыта. Свое психологическое состояние описывать не хочу. Просто делаю, что могу и умею, там, где я есть в этот момент.

— Я слышу много нареканий на положение о военно-врачебной экспертизе — приказ 402. Что с ним не так? И что с этим можно/нужно сделать?

— Или мы строим систему, которая имеет целью эффективную реализацию определенных задач и включает нормативы, правила и механизмы их применения, а следовательно, минимизирует влияние человеческого фактора четкостью формулировок. Грубо говоря: чем больше конкретики, тем уже поле для злоупотреблений и коррупции. Или берем отягощенные рудиментами советского наследия документы и добавляем упрощение на злобу дня в духе «война все спишет». Результат соответствующий.

Мне бы очень хотелось к дискуссии о приказе 402, а также «обновлениях» к нему привлечь профильных специалистов, например, онкологов и психиатров. Не я должна комментировать перспективы человека с четвертой стадией рака, которого после операции и химиотерапии возвращают на службу, не считаясь с его желанием и психологическим состоянием.

А пока процитирую своего напарника, военного врача, травматолога, которого беспредельно уважаю за человечность и принципиальность: «Такие документы должны составлять люди, понимающие, что такое поликлиника, операционная и что такое война. Гражданский человек вообще не представляет, как можно на десяти квадратных метрах разместить десять человек. Что временным пунктом дислокации бывают сырые подвалы и заброшки, и именно туда из госпиталей нередко возвращаются признанные ограничено пригодными бойцы. Именно там должны находиться признанные ВЛК непригодными до момента приказа по строевой. Иногда эти локации — на серьезном расстоянии до ближайшего лечебного учреждения. Как таким пациентам придерживаться рекомендаций по обследованию и лечению, которые прописывают после выписки из госпиталей? Одно дело — люди в возрасте, с хроническими заболеваниями, которые работают в штабах, финслужбе. Но к нам привозят после инфарктов и инсультов бойцов 50+ из окопов. С тромбозами, пожизненно на кроворазжижающих. Армия — не санаторий, и комфортных мест для всех, кто в этом нуждается, не хватает.

Что касается приказа. Вот у нас Уголовный кодекс так не звучит: совершил очень плохой поступок — сядешь, умеренно плохой — на индивидуальное определение судьи. Так какого черта медицинская документация вместо того, чтобы быть максимально конкретной в отношении диагнозов, содержит обобщения, к которым добавляется индивидуальное определение пригодности? Пропишите тогда конкретику — возраст, пол, количество времени, которое человек провел на войне. Потому что одна и та же проблема, например, с опорно-двигательным аппаратом у человека 25 и 55 лет может иметь совсем разные последствия и по срокам, и по перспективе восстановления. Больше туманных понятий вроде «значительное/умеренное нарушение» — более широкий простор для непрофессионализма и злоупотреблений. И если уже у нас есть термин «ограниченная пригодность», то он должен быть о профессиональных обязанностях, конкретной должности, а не о роде войск.

ВАС ЗАИНТЕРЕСУЕТ Ограничено пригодные к военной службе — зачем они в воинских частях?

И кстати, где там сказано о непригодности к сухопутке? А для некоторых командиров все, что не запрещено, разрешено».

От себя добавлю, что в имеющихся раскладах не только доступ к медпомощи, но и возможность получить отпуск, выполнять задачи согласно специализации, на которую ушли месяцы, иногда годы обучения, зависит от везения и человеческого фактора. В подразделения, где не унижают твое достоинство, где все четко с выплатами и отношением, бойцы возвращаются после тяжелых ранений и травм даже на протезах. Вместе с тем из некоторых частей человека, отдавшего службе годы жизни, в случае болезни могут выбросить, как поломанную игрушку, просто во время лечения. Будет ли мотивация после этого высокой?

— Почему так происходит, по вашему мнению?

— Распространенное явление, когда люди с низкими морально-психологическими качествами, для которых их должность и звание — это не об ответственности, а о способе реализовать часто нездоровые амбиции, никак не ограничены в самодурстве и полностью безнаказанны.

В свое время многие юристы выступили против законопроекта №8271 (усиление уголовной ответственности военных за невыполнение приказов. — А.К.), предупреждая, что при нынешней системе это приведет к злоупотреблениям. И что этот закон подорвет, а не повысит боеспособность. Прошло время, и я уверенно могу сказать — так и случилось. Знаю многих мотивированных и профессиональных людей, у которых был легальный способ уволиться из ВСУ и которые воспользовались им из-за конфликта с держимордами. Кажется, так тот, кого больше всего уважают военные, охарактеризовал определенный тип российских командиров. Сообщаю: у нас такие тоже встречаются, и управы на них до сих пор нет, разве совсем расслабятся и ГБР примет их на очередных конвертах. А до этого именно они, а не медики, решают, требуются ли человеку лечение и операция, если речь идет не об ургентном состоянии.

Пример. Металлоостеосинтез (метод восстановления правильной формы кости и ее фиксация в недвижимом положении до полного срастания. — А.К.). Надо снять позиционный винт. Если не сделать своевременно, будут проблемы. Синдесмоз (разрыв связок голеностопа. — А.К.) станет синостозом (соединение костной тканью костей, которые раньше соединялись хрящом или соединительной тканью. — А.К.). Но операция плановая. Гражданским врачам сложно представить, какие спецоперации приходится организовывать военным медикам, чтобы помочь бойцу, которому не повезло с командиром.

Очень часто командир еще и определяет, где лечиться человеку. Невзирая ни на ситуацию с заполненностью лечебных учреждений, ни на приведенный выше закон. Да, можно писать рапорты, которые часто теряются или рассматриваются месяцами. Конечно, ситуации бывают разные, но потребность человека в стационарном лечении должны определять профильные специалисты, а не «начальство».

Мы с побратимами были свидетелями абсурда, когда бойцов заставляли заниматься, как бы это корректно сказать, не связанной со службой деятельностью, угрожая в случае отказа «оформить на бумаге неподчинение».

А увольняющиеся бойцы часто возвращаются нелегалами. Потому что они не бегут с войны. Они бегут от самодуров, на которых нет управы. В своих социальных пузырях мы часто забываем, что не у всех есть влиятельные знакомые, определенный уровень образования и характер, которые помогают человеку отстаивать свои права. Я видела очень много тех самых простых людей, которым командиры запрещали обращаться к медикам, говорили бессмыслицу типа «На кого составят форму 100 (первичную медицинскую карту. — А.К.), тот не будет получать зарплату».