Автор Анна Улюра Литературовед, кандидат филологических наук, литературный критик

Культурные антропологи (те, что молча слушают, учитывая внутреннюю перспективу рассказчика) обратили внимание: когда одну и ту же историю пересказывают «по цепочке» от человека к человеку, история искажается, чего никогда не избежать. Где-то на девятом-десятом рассказчике «в очереди» сюжет непременно утратит несколько сегментов (около пяти), но обретет плюс-минус столько же новых, не идентичных, но похожих. А вот смыслы радикально изменятся уже на седьмом-восьмом рассказчике. Условно: была вот в исходном тексте вечеринка по случаю Дня Независимости, а будет в производном молебен ко Дню Памяти. Массовое мероприятие все еще здесь, но содержание его радикально изменилось. И это при том, что истории «по цепочке» молча и осторожно слушают бдительные исследователи-фиксаторы.

Теперь представьте, что делается с реальными событиями, которые стали рассказанной историей, в художественной литературе, где рассказчику никто никогда не верит, не контролирует, но при первой же возможности его перебивают читатели, внося в произведение свои перспективы, переживания и воспоминания. На седьмом-восьмом романе о, скажем, Революции на граните сами участники той революции ее не узнали бы…

Впрочем, у нас попросту нет семи-восьми романов о Революции на граните. А достоин читательского внимания так только один из них — «Іван і Феба» Оксаны Луцишиной. Львовянин Иван участвует в выдающемся историческом событии и привозит из него в свою реальную жизнь паранойю преследования (уже не может вспомнить, что же там на площади было, а что ему позже пригрезилось), которой сводит с ума жену Фебу, бывшую слишком юной для событий тогдашнего первого Майдана. В фокусе романа как раз Феба, Революция здесь — событие, которое главная героиня непосредственно не переживает. Собственно, так выглядит «пересказ по цепочке» какого-то исторического события в актуальной психологической прозе.

Наша проза, когда осмысливает эпохальные события современной истории, выбирает ракурс на индивидуальный опыт и искаженное временем воспоминание о нем (кстати, получается сильная и психологически достоверная проза, но не то, что мы называем «исторический роман»).