Ольга Чекис
«Это было хорошее учреждение — к воспитанникам замечательно относились. Материально обеспеченное — у каждого ребенка были телефон, собственные вещи. Детей выводили в город. Но между нею и детьми, воспитывавшимися в семьях, пропасть. Она не знает, как записаться к врачу, где купить чашку, что необходимо убирать за собой, — многих простых бытовых вещей», — рассказывает приемная мама девочки, которая воспитывалась в интернате. Вместе они преодолевают трудности подросткового возраста и травму интерната.
Ежегодно в Украине в приюты и интернаты попадают около семисот детей, лишенных родительской опеки и попечительства. И каждый такой ребенок, уже травмированный обстоятельствами, дополнительно травмируется учреждением, в котором оказывается.
Заглушенные голоса детей в интернатах
В рамках проекта «Семья для каждого ребенка: развитие семейного патроната» в Киеве состоялось мероприятие «Живая книга». Своими историями поделились люди, которые воспитывают и реабилитируют, присматривают за детьми, оказавшимися в сложных жизненных обстоятельствах.
«Усыновление — верхушка айсберга. Ребенок в интернате переживает настоящий ад»
У супругов Инны и Тимура Мирошниченко уже были дочь Мия и сын Марк, когда в 2023 году они решили усыновить двухлетнего Марселя. В этом году семью пополнила девятилетняя приемная дочь Ангелина.
Когда началось полномасштабное вторжение и дети слышали взрывы, выстрелы, понимали, что происходит что-то страшное, они прижимались к маме и спрашивали: «Что там?». А ты тоже не знаешь, но обнимаешь и авторитетно заявляешь: «Все будет хорошо». И дети успокаивались, потому что слово мамы — наибольшая сила для ребенка в этом мире, оно создает пространство любви и безопасности, — рассказывает адвокат, общественный деятель и блогер Инна Мирошниченко. — И в этот момент меня осенило, что есть дети (тогда я еще не знала, сколько их, но понимала, что много), у которых нет такого взрослого. Я представила, что начинается война, инстинктивно ты думаешь о своей семье, о себе, родителях и других и только потом вспоминаешь, что у тебя тут еще сотня детей, и с ними надо что-то делать. И получается, что эти дети очень уязвимы. Не было рядом взрослых, которые бы изо всех сил делали все возможное и невозможное, чтобы продолжить их детство.
фото из личного архива интервьюируемого
Инна вспоминает, что первым побуждением было помочь этим детям. И только углубившись в тему, приняв участие в мониторинговых визитах Офиса омбудсмена, она поняла, что «усыновление — это самый легкий путь». Дети, остающиеся в приютах и интернатах, ежедневно переживают настоящий ад, и с этим надо работать, прежде чем ребенок получит новую семью.
Сейчас, когда наши ребята возвращаются из плена, в их глазах опыт, который мы, вероятнее всего, не сможем постичь. И даже если они расскажут, то мы никогда не сможем представить, как удалось живому человеку пережить такой ад. И это парни, которые сознательно идут на войну. Дети проживают то же в детских домах и интернатах, но они это не выбирали.
Ребенок живет в семье, какой бы ужасной она ни была, в зоне своего комфорта — он не знает другой. И когда социальная служба забирает ребенка, с точки зрения самого ребенка, она разрушает весь его мир: «У меня забрали маму, папу. Меня куда-то перемещают. Там какие-то холодные люди, никто ничего не объясняет. На мне ставят какие-то опыты (проводят медицинское обследование. — И.М.), потом меня перемещают в одно учреждение, второе, третье…».
Прежде чем оказаться в новой семье, ребенок на протяжении некоторого времени находится в больнице, реабилитационном центре, детском доме и так далее. И в этих местах ребенка, уже получившего сильную травму в семье или вследствие потери семьи, могут травмировать снова. Каждая новая травма будет меньше той, первой, но они будут наслаиваться, усложняя или делая невозможным процесс реабилитации.
Так, опыт адаптации Марселя и Ангелины был абсолютно разным.
С Марселем были долгие месяцы ужасных истерик. Он вел себя, как дикий зверь, который вроде бы попал в ловушку и уже прощается с жизнью: рычал, кричал, бился головой, плакал. Не разрешал его трогать, обнимать и баюкать, — вспоминает Инна. — Наша коммуникация сводилась к тому, к чему он привык в детском доме: я кормлю, меняю подгузники, помогаю куда-то дойти, потому что он очень плохо двигался. Никакой другой коммуникации он не разрешал. Сын ненавидел жизнь и мир, который я олицетворяла, и рассказывал мне об этом.
Когда Марсель на улице начинал биться головой, я переносила его на землю, и он продолжал, — такой протокол действий был согласован с психологами. Соседи начинали вызывать «скорую», кто-то снимал видео, кто-то спрашивал, точно ли мне не нужна помощь. Это давление общества мне не помогало, оно мешало быть островком спокойствия для моего ребенка.
Но это прошло, он почувствовал желание жить и превратился в абсолютно нормального жизнерадостного ребенка.
Потом в нашей семье появилась Ангелина, и мы столкнулись с абсолютно другим проявлением адаптации. У нее не было таких жестоких истерик, такой агрессии к миру — у нее просто не было доверия и понимания, что такое семья и зачем она нужна. Она думала, что мама — это профессия. Есть водитель, есть машинист метро, а есть мама, то есть воспитательница в интернате. И сегодня мама может быть одна, а завтра другая.
Она нам не доверяла, мы ее не понимали, и было очень трудно найти общий язык, чтобы построить прочные отношения. Но через три месяца я очень резко почувствовала, что у нас все хорошо, что у меня появился ребенок, а не человек, который живет со мной на одной территории и которому я обеспечиваю комфортные условия.
В тот момент у меня появилась мечта, что когда все мои дети вырастут, я обязательно создам патронатную семью. Потому что патронатная семья — это шанс для ребенка не проживать интернатный ад, это крепкие объятия и поддержка, благодаря которой он может пережить свою боль. Потому что ребенку никогда в жизни не будет так больно, как в тот момент, когда он потерял свою семью.
По убеждению Инны, крайне важна роль патронатной семьи не только как мостика между семьей, которую ребенок потерял, и семьей, которую должен получить, но и как возможности сохранить семью, если такая возможность есть, — биологические родители живы, но оказались в сложных жизненных обстоятельствах.
фото из личного архива интервьюируемого
Можно сказать изъятым детям в детдоме: «Вот, смотри, какая классная мама пришла». А они не хотят к классной, они хотят к своей. Она пьет, бьет, но это же мама, — рассказывает Инна Мирошниченко. — Если есть хотя бы крошечный шанс спасти биологическую семью, за него надо бороться. Если же спасти связь с биологической семьей невозможно, то патронатная является тем местом, где ребенка смогут подготовить к новой семье.
